VK
ENG
пн-пт: 10.00-18.00
VK

«Почему контрреволюционеры Хармс и Введенский имеют право быть членом ССП, а я нет?» // Colta.ru (27.06.2018)

27 июня 2018

COLTA.RU продолжает публиковать фрагменты дневников Ольги Берггольц, которые выходят в научном полнотекстовом четырехтомном издании в издательстве «Кучково поле».

Вторая книга «Ольга Берггольц. Мой дневник. 1930—1941» (сост., примеч. Н.А. Стрижковой; комментарий Н.А. Громовой; вст. ст. Т.Ю. Красовицкой. — М.: Кучково поле, 2017) включает весь корпус дневниковых записей 1930-х годов. В них описаны период работы Ольги Берггольц корреспондентом на стройках первых советских пятилеток, развод с Борисом Корниловым, вхождение в литературу, участие в большом проекте Максима Горького «История фабрик и заводов», а затем, после нескольких лет энтузиазма и увлеченной работы, — трагические годы, в течение которых она прошла все круги ада: смерть дочерей, аресты друзей и коллег, публичную травлю, расстрел бывшего мужа и отца ее дочери Бориса Корнилова, собственное исключение из компартии и Союза писателей, арест, допросы, тюремное заключение — беременная, она восемь месяцев провела в тюрьме, где после побоев родила мертвого ребенка. Дневники этих лет, как и все остальные тома, также поражают пронзительной честностью по отношению к себе — в личной жизни, в творчестве, в работе, глубоким пониманием реальности, беспрестанным анализом, мучительным поиском правды.

Издание подготовлено по автографам дневниковых тетрадей, хранящихся в личном фонде поэтессы в РГАЛИ: это общие тетради и блокноты, а также записи на отдельных листах, оборотах бланков учреждений. Принцип передачи текстов прежний — полнотекстово, без изъятий и искажений, с максимальной передачей особенностей рукописей.

В 1938 году дневники были конфискованы сотрудниками НКВД во время ареста Берггольц и рассматривались в рамках следственного процесса, поэтому помимо авторского текста страницы тетрадей содержат пометы следователей красным карандашом. Эти пометы имеют особое значение, являются самостоятельной содержательной частью дневников, поскольку их анализ позволяет изучить ход обвинительного процесса, формирование доказательной базы органами НКВД. История этих дневников — беспрецедентный случай, когда после следственного процесса по статье 58 рукописи личного архива с пометами следователя были полностью возвращены владельцу, а не закрыты в известном ведомственном архиве. Для наглядной передачи этих фрагментов дневников в издании они воспроизводятся графически красным подчеркиванием.

И даже после ареста, конфискации архива Ольга Берггольц продолжала вести свои записи предельно откровенно. «Только тут абсолютная свобода… Если же и ее нет — значит, ничего нет», — писала Берггольц в дневнике.

Наталья Стрижкова


1930 год

17/VI-30.
После долгого перерыва снова начинаю т.н. дневник. Я уговариваюсь сама с собой, что принципиально отличный от прошлого.

Но надо сказать кое-что о себе. Вот — развод с Борькой. О, да, уже окончательный, рецидивов не будет. <...> И вот начинается самостоятельная суровая, роскошная жизнь, жизнь вплотную.

20/VI.
Вот, вот работа! Попрошу прикрепить меня к Севкавцинку. Поеду в Ингушетию, в Дигорский комбинат. Вот строительство вплотную, вот тот энтузиазм, в который мне иногда не верилось, а думалось — что это газетные строки.

И как по-новому ощущаю я свое умение обращаться со словом, свою дружбу и борьбу с ним!.. Вот именно как фактор борьбы, строительства. Собственно, я это ЗНАЛА, а ощутила, почувствовала со всей силой радости именно недавно. Я должна, я буду писать настоящие, хорошие стихи!..

1932 год

7/I-32.
Называю эту тетрадку электросиловской, потому что действительно хочу Главное внимание уделить «Электросиле». Наряду, конечно, с явлениями другого порядка — ЛАПП, книги, творческая работа, материал, Николай, другие.

<...> Я не пришла в этот раз на завод с настроениями интеллигента, боязливого и робкого, считающего себя виноватым перед рабочим за образованность, за незнание производства, за картавость и т.д. Пришла и осталась, потому что хотела работать вместе со всеми за днепростроевские, рионские, свирские, уральские заказы. Потому что хочу написать по-настоящему, без подлой лакировки о всех этих людях, меняющих лицо мира. Надо писать, значит, знать и участвовать.

Ольга Берггольц и Николай Молчанов. Начало 1930-х

23/II-32.
Вот конец веселенькой романтической истории с Лешей Авербах<ом>. Когда это дело теперь предстало передо мной во всей его неприглядной антипартийности, барском душке, интриганстве и пользовании ширмами — как мне жестоко противны стали мои поездки в Москву, все эти автомобили, Тимоши, Цеце, Мишкины истерики и пр.

Он был, конечно, искренен. Но как можно было все-таки ТАК втирать очки...

1933 год

10/II-33.
Временно снимают с «Мол<одой> “Электросилы”» и дают партийную работу — главу (ответственную) в книге «Московская застава», а потом, может быть, и ее редактору.

С работой хочу справиться хорошо. Рада тому, что будет передышка от завода, потом будет вкуснее за него взяться снова; хотя на очереди — интереснейшие [статьи] полосы «Мол<одой> “Электросилы”». Тема главы — «Первенцы пятилетки, освобождение от иностр<анной> зависимости, освоение техники, вклад в сов<етскую> индустрию».

Хочу сделать все это политически. Придется много читать — это тоже хорошо, а то теоретически «заиндивела», не расту.

4/III.
Вчера Маршак забраковал «Пимокатов». Говорит — скучно, неинтересно. Враки и ерунда! Очень противно было сидеть вчера у Маршака — эти девочки, окончательно потерявшие лицо; Осиновский, глупо поддакивающий Маршаку. Абсолютно ничего не понимающий Маршак, и действующий, как сомнамбула... Попытка совершенно выхолостить книжку политически и свести ее только к «дрейфусиаде» с педагогом... Что ж осталось бы от нее? Фига! Это ерунда, что книга плохая. Есть, конечно, отдельные слабые места, есть и очень правильные замечания со стороны Маршака и девчонок, но ведь они хотят свести ее буквально на нет, ту идею, программу, которую я хотела вложить.

21/IX.
В литературе ко мне относятся, конечно, несерьезно. За исключением, разве, «Молодой гвардии». Я стою на глубоком отшибе от плеяды признанных — Корнилов, Прокофьев, Гитович и др. Имя мое упоминается, только когда говорят о детской литературе. Обо мне ходят анекдоты как о приспособленке. Высмеивают мой «энтузиазм», «увлечение заводом». <...> Пускай. Торопиться нельзя, нельзя выказывать желание «признания» — ни словом, ни делом. Я иду честным и очень трудным путем. <...> Меня вывезет жизнь, мое не литературное участие в ней, моя принадлежность к партии. Я не сомневаюсь в том, что я талантлива. У меня нет культуры, нет жизненной закалки, нет глубины ума. Все это будет. Я сделаю книги, нужные и любимые теми, кто будет их читать...

1934 год

11/VI-34.
Ну, в Союз писателей я принята. На одной стороне души — поспокойнее.

Все-таки приятней, чем быть не принятой.

<...> Вчера из Петергофа вернулся Ю<рий> Г<ерман>. <...> Пошли с ним на солярий и сидели там до 2-x часов, разговаривая. Он еще зеленый, сопливый. Имея правильные наблюдения и «гражданскую скорбь», делает слишком вольные обобщения. Основной его тезис — «у нас нельзя писать правду».

Ну, начистоту — можно? Не могу не вспомнить пример, приведенный Горьким об очередях. Можно писать все, но стоя на правильной, т.е. партийной точке зрения. Можно и нужно, иначе литература погибнет. Но что на практике очень и очень часто злоупотребляют политредакторским карандашом — это верно. Что критика требует (вернее, требовала) улыбки во что бы то ни стало, что уши у нас забиты криками об оптимизме, что как «клевету» встречают любую попытку изобразить отрицательные, горькие стороны нашей жизни — это тоже верно.

<...> Правда о строительстве социализма — это рассказ о том, с какими трудностями, жертвами и самоотвержением строит пролетариат новое общество, и все-таки строит и радуется этому. Если будет доминировать это, то никакая правда относительно очередей, голодовки, частных несправедливостей — не только не страшна, но обязательна. Этого не могут понять многие критики, политредактора, общ<ественные> деятели.

17/VI-34.
Президиум Оргкомитета перевел меня в стажеры. С какой стороны ни подойди — это безобразие и гадость. <...>

Почему контрреволюционеры Хармс и Введенский имеют право быть членом ССП, а я нет? Почему Мирошниченко, книгу которого написал Маршак, имеет право им быть, а я нет? Васильева? И мн<огие> др<угие>.

Буду бороться. Пошлю письма в Центральную комиссию, Горькому, Маршаку.

Читать далее

Назад к списку рецензий


Обратная связь
Имя
Телефон*
Заявка на возврат
ФИО*
Адрес доставки*
Телефон*
E-mail
Дата покупки*
Выбрать дату в календаре
Номер заказ*
Причина возврата*
Прикрепить заявление*
Прикрепить чек